Есеня пожал плечами и подошел к окну, выходящему на север.

– Ну, примерно два часа. Сейчас четыре с четвертью.

Избор остановился у окна рядом с ним и долго всматривался в темноту.

– Я думал, ты увидел часы на башне. Но башню отсюда не видно. Откуда ты знаешь, что сейчас четыре с четвертью?

– Знаю, – пожал плечами Есеня. – Вон там, на севере, яркая звезда, видишь? Она всегда на севере. А остальные вокруг нее движутся. А дальше – дело техники.

– А тот, кто научил тебя определять время по звездам, не сказал тебе, как эта звезда называется?

– Меня никто не учил. Откуда мне знать, как она называется? – Есеня почувствовал что-то вроде укола. Почему этот человек все время хочет его задеть?

– Но ты ведь умеешь, значит, тебя кто-то учил?

– Я же сказал – никто меня не учил! Чего, непонятно что ли? – Он отошел от окна. Ему было неуютно. Слишком чисто, все сверкает, страшно ногами на пол наступать, и этот Избор говорит с ним так, как будто Есеня – полное ничтожество. А сам-то? Не догадался раму выломать… Надо уходить отсюда. Спросить про медальон – и уходить. Но спрашивать про медальон он почему-то боялся – вдруг Избор снова начнет над ним издеваться? Надо с ним поосторожней.

– Пойду я, – угрюмо сказал Есеня и вышел в комнату с открытым окном. Зачем он вообще сюда забрался? Только промок напрасно, а на улице ветер, и ночи становятся холодными. Скоро осень…

– Погоди. А зачем ты вообще сюда залез?

– Захотел и залез. – Тут Есеня увидел уголок с махоньким озером между сосен: настоящие скалы, настоящая трава, только все совсем маленькое. – Ух ты! А это что?

– Нравится?

– Ага, – Есеня на секунду забыл, что решил быть с Избором осторожным.

– И что тебе понравилось здесь? Девок вроде нет.

– Ничего, – он отвернулся от волшебного уголка и решительно подошел к окну.

– Ты что, обиделся? – рассмеялся Избор.

– Нет, – коротко рыкнул Есеня и приоткрыл окно. Холодный ветер окатил его с головы до ног: мокро.

– Погоди. Ты мне так и не сказал, зачем ты приходил.

– И не скажу, – Есеня забрался на подоконник.

– Послушай… Я не хотел тебя обидеть, честное слово, – Избор не двинулся с места, будто боялся его спугнуть, как зверька, который может убежать от одного неосторожного движения.

– Какая разница, хотел или не хотел, – проворчал Есеня.

– Мне… мне надо пойти с тобой.

– Зачем?

– Я должен закончить то, что начал. Погоди, я переоденусь.

– Ладно, – снисходительно вздохнул Есеня и слез с подоконника.

Глава VII. Жмур. Две жизни

Кузнец Жмур сидел в лавке Жидяты и пил третью кружку чая подряд. Никогда ему не хотелось напиться так отчаянно, но его нутро не принимало хмельного.

– На, возьми, погрызи… – Жидята подвинул ему вазочку с орехами в меду.

– Да не нужны мне твои сласти! – Жмур хлопнул по столу ладонью.

– Давай-давай. Помогает.

Жмур сжал кулак и снова ударил по столу.

– Мало я его драл? Все как об стенку горох, все без толку! Волчонок проклятый! Что я сделал не так, Жидята? Почему он так и не понял? Сидел бы тихо, не высовывался, и все было бы хорошо.

– Он такой же, как ты, только и всего, – вздохнул Жидята.

– Вот именно! Ну что мне надо было сделать? Что еще?

– Учить его надо было, чтобы все баловство в ученье пошло.

– А я что, не учил?

– Да чему ты мог его научить? Молотом махать? Ты что, не видел, каким он растет? Ты что, не видел, как он звезды считает, как чертежи рисует?

– В том-то и дело, что видел! Видел! И к чему это привело? Я с самого начала знал, чем все закончится! Звезды он считает! Досчитался! – рявкнул Жмур и добавил почти шепотом: – Что он сделал, а? За что его ищут?

– Знаешь, я могу и ошибиться. Но в городе рассказывают, будто у благородных пропал медальон. Тот самый. Ты его видел, в отличие от меня. Благородный Избор под домашним арестом, и вся стража в городе ищет только медальон. Я думаю, это Избор его украл. И спрятал.

– А мой-то паршивец при чем?

– Может, он с Избором виделся, может, помог ему в чем-то. Иначе они бы с ног не сбивались.

Жмур подумал немного и вздохнул. Если Жидята прав, есть только один выход.

– Знаешь, у нас история была дней десять назад… Он мне золотой не принес, который ты ему дал за булатный кинжал.

– Да он его попрошайке отдал, – засмеялся Жидята, – весь базар об этом говорил. Обвела дурачка вокруг пальца, стерва.

– Правда? Я думал, потратил на что-нибудь.

– Да на что он может золотой потратить, подумай сам!

– Не в этом дело. Я его тогда из дома вышвырнул и сказал без денег не возвращаться. Он две ночи где-то околачивался, а вернулся и отдал мне золотой. Где он его взял? А главное, стража тогда в первый раз приходила, его еще дома не было.

– Вот что я тебе скажу: золотой ему мог дать только благородный. Наверное, Избор отдал ему медальон и велел спрятать. И денег заплатил.

– Да надо было сразу страже его вернуть! Он что, совсем дурак у меня? – Жмур привстал.

– Это тебе так кажется. Не забывай, какой ты и какой он. Сам в шестнадцать лет отдал бы что-нибудь страже, а?

Жмур опустил голову. Его жизнь разделили на две половинки, и он с трудом мог вспомнить ту, первую. Он помнил, как померкли краски, как захлопнулись двери, как погасло что-то внутри. На место противоречий и жгучих желаний пришло умиротворение. Он чувствовал, что счастлив. Он и теперь думал, что счастлив. Он любил жену, детей, ему нравилась его работа, он гордился своими успехами: все его уважают, здороваются на улице, и дом его выше и богаче других. Благородный Мудрослов считал его лучшим кузнецом в городе. О чем он мечтал до этого? Перевернуть мир? Переделать его по своему образу и подобию? Теперь это казалось мелким, смешным. И его жизнь среди вольных людей – опасная, кровавая – не шла ни в какое сравнение с уютным домом.

Жмур не хотел другой жизни. Он был благодарен за эту перемену в себе, он глубоко уважал благородного Мудрослова, который помог ему в самом начале. Он глубоко уважал Закон, он считал преступление закона самым бессмысленным и предосудительным поступком.

И все же… он помнил, как померкли краски. Он помнил, как что-то оторвалось, исчезло. Что-то очень важное. Он помнил, как на него смотрели его знакомые: для них он стал «ущербным», они чурались его, брезговали жать ему руку. Он и жену привез из деревни, потому что ни один отец здесь не отдал бы за него свою дочь. Он пробовал говорить с бывшими друзьями, но они избегали разговоров или прятали глаза. Он пытался им объяснить, как все изменилось, как надо жить правильно, как это важно – семья, закон, уважение. Только Жидята не брезговал им, но и не слушал. Жидята – хитрый, изворотливый, жадный до дрожи, – один остался с ним из прошлой жизни.

Прошло время, и его друзьями стали такие же, как он, ремесленники. Ущербные. Они понимали и уважали друг друга. Но, что удивительно, им самим было скучно друг с другом. Впрочем, горожане вскоре забыли о том, что Жмур ущербный. Если он выходил на улицу, то уже не встречал презрительных и сочувствующих взглядов. Он превратился в отца семейства, он хорошо зарабатывал, он стал лучшим в городе кузнецом.

Жмур помнил, как померкли краски. Догадывался, что с ним не все в порядке, но не понимал… Иногда ему очень хотелось вспомнить, что он чувствовал раньше. На секунду ощутить огонь внутри, на секунду сквозь раскаленный металл увидеть весь мир. Он и до тюрьмы неплохо владел ремеслом, только ему этого было мало, ему было скучно. Он тогда, наверное, не знал, чего хочет. Он помнил, что любил смотреть на звезды, но не мог вспомнить зачем.

Жмур чувствовал себя счастливым. Но больше всего на свете боялся, что его сын станет таким же, как он. Ущербным. Жмур пытался совместить несовместимое. Он хотел, чтобы мальчик стал примерным семьянином, хорошим кузнецом, но чтобы при этом огонек у него внутри продолжал гореть. Потому что стоит этому огоньку подняться чуть выше положенного, и его расценят как пожар. И погасят. Он изо всех сил дул на этот огонек, но, похоже, только раздувал его сильней.